ВОЗВРАЩЕНИЕ НА РОДИНУ 

Я посетил родимые места, 
Ту сельщину, 
Где жил мальчишкой, 
Где каланчой с березовою вышкой 
Взметнулась колокольня без креста. 

Как много изменилось там, 
В их бедном неприглядном быте. 
Какое множество открытий 
За мною следовало по пятам. 

Отцовский дом 
Не мог я распознать; 
Приметный клен уж под окном не машет, 
И на крылечке не сидит уж мать, 
Кормя цыплят крупитчатою кашей. 

Стара, должно быть, стала... 
Да, стара. 
Я с грустью озираюсь на окрестность: 
Какая незнакомая мне местность: 
Одна, как прежняя, белеется гора, 
Да у горы 
Высокий серый камень. 
Здесь кладбище! 
Подгнившие кресты, 
Как будто в рукопашной мертвецы, 
Застыли с распростертыми руками. 

По тропке, опершись на подожок, 
Идет старик, сметая пыль с бурьяна. 

“Прохожий! 
Укажи, дружок, 
Где тут живет Есенина Татьяна?” 

“Татьяна... Гм... 
Да вон за той избой. 
А ты ей что? 
Сродни? 
Аль, может, сын пропащий?” 

“Да, сын. 
Но что, старик, с тобой? 
Скажи мне, 
Отчего ты так глядишь скорбяще?” 

“Добро, мой внук, 
Добро, что не узнал ты деда!..” 
“Ах, дедушка, ужели это ты?” 
И полилась печальная беседа 
Слезами теплыми на пыльные цветы. 
. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .. . . . . 

“Тебе, пожалуй, скоро будет тридцать... 
А мне уж девяносто... 
Скоро в гроб. 
Давно пора бы было воротиться”,— 
Он говорит, а сам все морщит лоб. 
“Да!.. Время!.. 
Ты не коммунист?” 
“Нет!..” 
“А сестры стали комсомолки. 
Такая гадость! Просто удавись! 
Вчера иконы выбросили с полки, 
На церкви комиссар снял крест. 
Теперь и Богу негде помолиться. 
Уж я хожу украдкой нынче в лес, 
Молюсь осинам... 
Может, пригодится... 
Пойдем домой — 
Ты все увидишь сам”. 

И мы идем, топча межой кукольни. 
Я улыбаюсь пашням и лесам, 
А дед с тоской глядит на колокольню. 
. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . 
. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . 

“Здорово, мать! Здорово!” — 
И я опять тяну к глазам платок. 
Тут разрыдаться может и корова, 
Глядя на этот бедный уголок. 

На стенке календарный Ленин. 
Здесь жизнь сестер, 
Сестер, а не моя,— 
Но все ж готов упасть я на колени, 
Увидев вас, любимые края. 

Пришли соседи... 
Женщина с ребенком. 
Уже никто меня не узнает. 
По-байроновски наша собачонка 
Меня встречала с лаем у ворот. 

Ах, милый край! 
Не тот ты стал, 
Не тот. 
Да уж и я, конечно, стал не прежний. 
Чем мать и дед грустней и безнадежней, 
Тем веселей сестры смеется рот. 

Конечно, мне и Ленин не икона, 
Я знаю мир... 
Люблю мою семью... 
Но отчего-то все-таки с поклоном 
Сажусь на деревянную скамью. 

“Ну, говори, сестра!” 
И вот сестра разводит, 
Раскрыв, как Библию, пузатый “Капитал”, 
О Марксе, 
Энгельсе... 
Ни при какой погоде 
Я этих книг, конечно, не читал. 

И мне смешно, 
Как шустрая девчонка 
Меня во всем за шиворот берет... 
. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . 
. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . 
По-байроновски наша собачонка 
Меня встречала с лаем у ворот. 

1 июня 1924